Пальмы на асфальте - Елена Улановская
В области карьеры Таня положила Рину на лопатки в одну минуту. Для непосвящённого, разница между музыкальным работником детского сада и преподавателем консерватории, который к тому же играет в серьёзном оркестре, может быть, и была невелика, но Рина точно знала, какой путь она должна была бы пройти и не прошла, чтобы выйти на тот уровень, на котором сейчас была Таня.
В консерваторию Рина поступить не смогла, хоть и окончила музыкальную школу с отличием. Существовал большой соблазн обвинить в своей неудаче членов комиссии, некоторые из которых славились как антисемиты, или родителей, которые, по простоте душевной, не знали, что нужно достать деньги и дать взятку, а если бы и достали, то не знали, кому дать… Но в то лето, после выпускных экзаменов, репетируя днём и ночью отрывок Шуберта к вступительному экзамену, Рина поняла, что как бы долго она ни работала над произведением, как бы ни мучилась с ней её старенькая учительница, бравшая с неё очень маленькую плату за свои уроки, — не появится у Рины эта «божья искра», которая должна быть у настоящего музыканта. Тем не менее, Ринины знакомые по музыкальной школе ребята выступали в составе местного симфонического оркестра, концерты которого она никогда не пропускала. Рина понимала, что только у некоторых из них был настоящий большой талант, а остальные просто работали, может быть, очень много работали. Как они поступили в консерваторию, Рина понять не могла; впрочем, кроме денег и таланта у них могли быть связи, кто знает… Рина, по настоянию родителей, сдала документы в Институт культуры и, неожиданно для себя, поступила. Первый год она говорила себе и всем, что это — временно, «вынужденное отступление»: и Кутузов Москву сдавал. Она проводила часы за фортепиано, учила такие произведения, к которым не подступались даже студенты второго курса консерватории; а весной поехала на гастроли самодеятельного ансамбля, и вся эта атмосфера танцев, песен, разъездных концертов так захватила её, что она забросила занятия музыкой у своей учительницы и не осталась в Институте культуры.
И сейчас, когда она работала в садике с маленькими детками, среди которых был и Гошик, и когда они так радовались знакомым песенкам, так старательно пели и танцевали и готовились к утренникам, чтобы не опростоволоситься перед родителями, и она волновалась вместе с ними; когда Володя перед утренником серьёзно желал ей успеха, как перед настоящим концертом, — жизнь казалась ей бесконечно наполненной, и всё, что она делала, имело необыкновенно важное значение.
Игорь, который в этот раз летел самолётом, ругал себя последними словами, что зимой понадеялся на советскую авиацию. Рейс отложили из-за снегопада, и он просидел всю ночь в аэропорту, вместо того чтобы попивать чай в уютном купе скорого поезда и спокойно прибыть в Москву в восемь утра. Вылет протянули до девяти утра; таким образом, до посольства он добрался почти в полдень. Но компенсацией за все его мучения было то, что ещё издалека он угадал силуэт своей (он её уже называл своей) пионервожатой. Его почему-то это так взволновало, что он на секундочку притормозил, чтобы овладеть ситуацией. Вообще-то Игорь ловеласом себя не считал и был знаком с намного более серьёзными специалистами в этой области, но заговорить с понравившейся девушкой на улице для него проблемы не составляло, как не составляло проблемы предложить ей что-нибудь посерьёзнее, чем посещение кинотеатра или прогулка по парку.
Тем не менее, сейчас он, с одной стороны, не мог рисковать, понадеявшись на импровизацию, а с другой, — нельзя было тянуть. Во-первых, непонятно, сколько она ещё здесь пробудет; во-вторых, неизвестно, приехал ли с ней Володя; и, наконец, в-третьих, Игорь чувствовал, что если он упустит первую минуту, то потом не сможет вымолвить и слова…
Он решил идти «ва-банк», но в последнюю минуту увидел, что Рина (он помнил её имя, хотя Володя произнёс его только один раз) была с подругой и, судя по всему, отходить от неё не собиралась. Подругу эту Игорь помнил ещё по прошлому разу: непривычно восточная внешность, крупная фигура, чего Игорь в женщинах не любил, и огромные печальные глаза.
«Как у коровы», — обычно говорил про себя в таких случаях Игорь. Но тут он понял, что она будет ему подмогой: слишком пугающей была перспектива остаться с Риной один на один. Сам удивляясь своему мальчишескому волнению, Игорь смог, наконец, пересилить себя, и «девочки», как он шутя называл двух подруг, вспомнив опыт маминого директора школы, уже через несколько минут смеялись его шуткам, прикрывая лицо варежками, из-под которых валил пар.
Визы в посольстве они получили легко и быстро, даже не верилось, что шли к этому так долго… Тут уж Игорь, конечно, предложил «отметить», и Рина, по своей пионерской наивности, пригласила всех к себе, так как только у неё была комната в гостинице.
Ещё по дороге к метро Таня стала чувствовать себя «третьей лишней». Как правило, она избегала таких ситуаций и предпочитала провести вечер дома; ведь только наедине с собой не чувствуешь одиночества. Таня болталась в вагоне метро, держась за верхний поручень, и не переставала проклинать себя. К чему ей было наблюдать зарождение чужой любви, слушать, как Игорь блистает остроумием и отпускает такие удачные шутки, что даже окружающие фыркают, и всё, конечно, только для Рины, с которой он не сводит глаз. Хоть бы раз, для приличия, обратился к Тане. И Рина, сама ещё не понимая, что происходит, хохочет без умолку; нет, конечно же, она понимает — вон как вцепилась в Танин рукав, и не подумает её отпустить, боится остаться с ним наедине, сама себя боится. Вот ведь почувствовала, что Тане больше всего на свете хочется сейчас уйти, и шепчет ей в ухо «Не уходи, не бросай меня…», а сама смеётся, заливается. Рина была Тане очень симпатична — бывает такая «любовь с первого взгляда» между женщинами, — и
